Жнецы Страданий - Страница 69

Вот только самообман все это. После смерти Айлиши не грел его огонь. Ни тот, что горел в печи, ни тот, что когда-то теплился в душе. Тамир превратился в глыбу льда, которая никогда более не растает, потому что никогда не рассосется тоска, плотными кольцами обвивающая мертвую душу. Живым осталось только тело и вот ему-то, клятому, было холодно.

Тяжело вздохнув, некромант принялся-таки растапливать остывшую печку. Осиновые поленья сердито стреляли искрами, дымили, разгораясь медленно, неохотно. Захотелось все бросить и спуститься в мыльню, вылить на себя пару ушатов горячей воды и хоть на миг ощутить блаженное тепло. Но от одной только мысли о том, что в мыльне можно встретить Нурлису, идти в подвал Цитадели сразу же расхотелось. Уж лучше совсем закоченеть, чем в очередной раз дождаться как ехидная полоумная бабка вопрется в раздвельню к полуголым парням да обзовет всех жеребцами.

Кое-как дрова все же загорелись, хвала Хранителям. Протянув руки к огню, Тамир в блаженстве прикрыл глаза. Так бы и сидел вечность, чувствуя, жаркое пламя.

— Только отвернусь, а он уже сало топит, — голос Донатоса раздался от двери, и оттуда же потянуло зябким, продирающим до костей сквозняком. — Собирайся, давай, хватит пузо греть!

Послушник подавил стол отчаянья. Стоит только показать, как он не рад наставнику, и тот придумает сотню способов испортить ему жизнь. Опыт подсказывал, что перечить не только бесполезно, но и опасно. Слишком живо еще было воспоминание о том, как огрызнулся раз на наставника, что не высыпается. Донатос тогда запер его в каземате, где с потолка капала вода, а от стен исходил такой холод, что зуб на зуб не попадал.

Поэтому ныне выученик только коротко кивнул, достал из сундука загодя собранный для таких случаев заплечник и выжидающе посмотрел на креффа.

— Быстро смекаешь, рохля, — похвалил старший.

Тамир ничего не ответил. Он давно научился не замечать подначек наставника и в душе даже благодарил его за вразумление. Первый раз, когда некромант взял выученика с собой, парень не прихватил ничего, кроме плаща. Ту ночь, что он провел под моросящим дождем в мокрой одеже, в неловко сооруженом из лапника шалаше и на жесткой еловой же подстилке — голодный, холодный и злой, навсегда приучили послушника быть готовым по любому знаку креффа сорваться с места.

Тогда, глядя как наставник обустраивается на ночлег, споро разводит костер и варит кашу, Тамир поклялся, что больше не позволит застать себя врасплох. С того времени в его сундуке всегда была собран заплечник со всем скарбом, что может пригодиться в пути. Котелок, ложка с миской, топор, нож, соль, огниво, трут, мешочек крупы, сухари, несколько головок чеснока, лук и смена одежды. Он учился на своих ошибках, потому как наставник их не делал.

…Скользя на лыжах вровень с креффом, парень молчал. Спрашивать что-то у Донатоса дело зряшнее. Захочет — сам скажет, не захочет — словом злым обожжет хлеще плети. Да и по нахмуренным бровям и упрямо сжатым губам колдуна было видно, что тот еле сдерживается. Так что уж лучше не лезть, добровольно хребет под кнут не подставлять.

— Быстрее окороками шевели! — рявкнул некромант. — Плетешься, как вша беременная, а нам до заката поспеть надо. Или давно на снегу не ночевал? Так я тебе спроворю, едва в Цитадель вернемся. Седмицу будешь во дворе в сугробе сны коротать.

И, сплюнув в снег, он припустил еще шибче, только поспевай.

— Наворотят дел, сиволапые, а потом сорок шлют, да сопли развешивают. А мы разгребай. Найду скудоумца, что навь породил, кишки через задницу вытащу…

Тамир вздрогнул, но не от снега, упавшего с еловой лапы, за ворот, а от голоса креффа, полного лютой злобы. Что наставник может виновного покарать — так за ним дело не станет. И вправе он будет своем, и не осудит никто. Издревле заведено, что нельзя покойника сжигать, не уйдет душа из мира, не обманешь богов. Вернется мертвец бесприютной навью чинить потраву живым. Никому покоя не даст. Так и повадится шастать, и ни стены его не удержат, ни обереги…

Целые деревни снимались с места, где заводилась беспокойная душа. Потому-то все знали, что нет большего преступления, чем тело сжечь, за это некроманты могли наказать так, что смерть избавленьем казалась. Ибо упокоить навь было посложнее, чем целое кладбище.

Но нет-нет, а появлялись Заблудшие.

Кто по дурости, кто по жадности предавал мертвых огню. Вот только ни разу обман не удавался и с рук не сходил. Каждый староста в самой забытой Хранителями веси имел особую сороку, что знала путь к Цитадели. Поговаривали, будто птица была наделена Даром, только то впусте болтали. Тамир видел сорочатник при крепости, да что там видел, самому бывало приходилось кормить и чистить клетки с беспокойными трещотками, вот только магии в них не было ни на грош. Однако креффы легко подчиняли птиц. Из всех пернатых сороки проще всего поддавались Дару магов. Могли они в любую погоду долететь до ближайшей сторожевой тройки и позвать некроманта или примчаться в Цитадель за подмогой.

Но люди всегда оставались людьми. У кого птица издохнет, кто от жадности удавится, а мага не позовет, были и те, кто не имел гроша за душой — оплатить работу. А еще в засушливые годы случались пожары… да такие, что некому было взывать к помощи. Добро буде, если прилетит взъерошенная перепуганная птица, а ежели в дыму и огне сгибнет вместе с людьми, так знай — хапнут колдуны хлопот, а окрестные веси беды. Всякое бывало, оттого-то и приходилось некромантам нет-нет, а упокаивать беспокойную навь.