Жнецы Страданий - Страница 76

Холодное лезвие ножа прижалось к горлу, а потом… поползло медленно-медленно от шеи к ложбинке груди. Царапало кожу, опускаясь ниже, к пылающему от боли напряженному животу, к гашнику штанов.

Лесана не слышала ничего кроме грохота сердца в ушах, кроме собственного свистящего дыхания и ощущала лишь скольжение острого железа по телу. А в горле было сухо-сухо.

— Говорила, будто не боишься, — наклонившись к ее застывшему от ужаса лицу, тихо сказал крефф. — А на деле никто тебя как надо и не пугал.

Лезвие ножа скользнуло под штаны.

По телу выученицы прошла волна крупной дрожи. А потом девушка застыла, боясь движения клинка, ощущая обнаженным телом его холод и остроту. Нажмет посильнее и…

Донатос рывком перерезал гашник и одновременно с этим еще раз дернул послушницу за волосы. Она снова выгнулась дугой, хрипя от ужаса. Забилась, попыталась вывернуться, но новый удар в живот усмирил взбунтовавшуюся выученицу.

Все так же за волосы мучитель поволок жертву к окну и швырнул на стол, Лесана рухнула, оглушенная. И в тот же миг крефф несколько раз ударил девушку лицом об скобленые доски.

У нее не было сил сопротивляться, не было возможности вырваться, от ужаса и боли мутилось сознание. Снова удар и снова ее тянут за волосы, заставляя задыхаться. Рывок! Глухой гортанный хрип, рвущийся с губ, резкая боль, затмевающая собой все вокруг. Снова рывок. Рывок. Рывок. Рывок. Боль. Боль. Боль. И снова тянут за волосы. И опять она хрипит. Рывок. Боль. Рывок. Боль.

— Ты боишься, — хрипло говорит ей на ухо мучитель. — Ты всего лишь девка, в которой всегда живет страх пред мужиком.

Рывок. Боль.

— И твой первый раз. Будет вот таким.

Рывок. Боль.

— И ты запомнишь его на всю жизнь.

Рывок. Боль.

— И второй раз будет таким же.

Рывок. Боль!

— И третий. Я буду приходить, когда захочу. А ты будешь скулить, бояться и умолять. Будешь плакать. И навсегда запомнишь, что кидаться на меня опасно.

Рывок. Рывок. Рывок. БОЛЬ!!!

Он нарочно отшвырнул ее с такой силой, чтобы она еще раз ударилась лицом об стол и растоптанная, раздавленная сползла на пол.

Крефф неторопливо привел себя в порядок.

— Я приду еще, — прозвучал откуда-то сверху холодный, лишенный выражения голос. — И буду приходить до тех пор, пока ты не взвоешь и не начнешь забиваться в угол всякий раз, встречая меня в Цитадели.

Он ушел, оставив ее корчиться на полу, задыхающуюся от боли, унижения и омерзения к самой себе.

* * *

Волокуша, которую наспех смастерили из веток, обрывков старой рубахи и лапника, медленно ползла по рыхлым сугробам. Сдевой и невысокий, но крепкий паренек по имени Рагда тащили ее, увязая в снегу и время от времени смахивая с разгоряченных лбов пот.

Ива брела, неся на руках молодшего сына. Двухлетний кроха дремал, прижавшись щечкой к плечу матери. Следом тянулись парами четверо ребятишек и держащая за руки меньших, белдная до синевы Слада с выпирающим под меховым кожухом животом. Зрелище они являли собой более чем жалкое. А мужчина, лежащий на волокуше и вовсе походил на покойника. Восковое лицо, серые губы, ввалившиеся глаза с плотно сомкнутыми веками, безвольно покачивающееся тело…

Они шли сквозь снегопад с упрямством загоняемых животных, которые уже не могут остановиться и идут на одном зверином упрямстве. Шаг за шагом, пошатываясь, не видя ничего вокруг.

— Мама, я устал, — жалобно сказал мальчик лет пяти и опустился в сугроб.

Ива остановилась и обернулась:

— Надо идти, Ютти.

— Я не могу.

И ребенок беззвучно заплакал.

Слада склонилась над ним, с трудом поставила на ноги, ласково, напевно заговорила:

— А мы уже почти и пришли, гляди — там, вон, за теми елками, построим шалашик и будем отдыхать. Чуть-чуть осталось, Ютти…

Но по лицу ползли медленно замерзающие дорожки слез. Она едва держалась. Поясница болела, тело, будто одеревенело, а сознание мутилось. К горлу подступала тошнота, и в груди зарождался жгучий гнев. Несколько судорожных вдохов. Холодный воздух обжег гортань. Стало слегка полегче, в голове прояснилось.

Снова они двинулись вперед, брели, спотыкаясь, тяжело переставляя ноги, выдергивая их из зыбучего плена рыхлых сугробов.

На ночлег устроились довольно скоро. Срубили нечто вроде шатра из лапника, присыпали его снегом, наскоро приготовили похлебку на дымном костерке. Волокушу с бесчувственным Дивеном пристроили у огня, укрыв мужчину до самого подбородка меховым одеялом, еловыми ветками и соорудив над ним жалкое подобие навеса — кожаный плат, закрепленный на воткнутых в сугроб кольях.

В шалашике показалось совсем тепло, несколько горшков с углями разместили в середине. Детей уложили поверх немудреного скарба, укрыли всем, что было, сами тоже кое-как устроились.

Слада пыталась заснуть, скорчившись на жестких ветках, но изнутри поднималась мелкая дрожь. Она колотила все тело, сводила с ума, мешала заснуть, от этого в изможденном теле таяли последние силы. Дитя в утробе ворочалось и билось, такое же измученное, как мать.

Женщина поднялась.

— Ты далече? — сонно отозвалась со своего места Ива.

— Пойду, Дивена проверю, да в кусты. Ты спи.

Посестра опустила голову обратно на убогое ложе и задремала. Слада вынырнула в темноту леса.

Снег уже порядком присыпал кожаный верх навеса. Дивен был по-прежнему бледен и почти бездыханен. Жена ласково провела ладонью по холодному лицу — такому родному, такому безучастному. Да, им надо идти. И идти быстро. А у нее совсем не осталось сил, живот тянул к земле, а рассудок путался, и по телу то и дело высыпал холодный пот. Дитя долгожданное забирало силы. А ведь где-то неподалеку были оборотни…