Жнецы Страданий - Страница 49

— Ну, хватит тут глаза закатывать. Не на посиделках. Гляди внимательнее, что крефф показывает, изволь науку постигать.

С того урока Айлиша стала подмечать, как переменилась к ней Майрико. Если раньше от нее можно было дождаться и похвалы, и скупой ласки, то теперь целительница не показывала более своего одобрения. Только уроками сверх меры нагружала да по утрам неизменно давала испить кружку терпкого отвара и цепко следила, чтоб выученица не оставила ни капли. Много раз хотелось девушке спросить, что за зелье дают ей, но, глупая, боялась еще пуще рассердить ставшую вдруг столь суровой наставницу.

Но больше ледяного холода, веющего теперь от Майрико, будущую лекарку пугал одноглазый крефф. Этот будто с цепи сорвался. Никому не доставалось от Ихтора так, как Айлише. Словно провинилась в чем. Держал он ее в строгости, отсылая выполнять самые страшные задания: шить безобразные раны, выносить нечистоты за больными, коих в Цитадель привозили родственники, чтобы за плату излечить от тяжких хворей. Девушка старалась быть послушной и исполнительной, но редко когда удавалось ей дождаться похвалы… Наставник нет-нет, ткнет носом в малейшую ошибку, да так что все хохочут.

— Ты и рубашку свадебную себе так криво вышивать будешь, чтобы мужа напугать? — глядя, как ложатся стежки на края раны, ворчит крефф.

А как тут ровно шить, если не холстину стягиваешь, а кожу человеческую? И человек этот под тобой от тяжкой муки аж бледнеет весь, и потому скрип прокаленной на огне иголки в ушах звоном отдается? Но у креффа всякая вина виновата. Смотрит равнодушно, велит поторапливаться. Чуть замешкаться — спуску не даст:

— Кровью истечешь, пока помощи от тебя дождешься. Чай не узоры праздничные накладываешь! Шевелись давай.

И прежде ласковая Майрико не заступится, не похвалит. Постоянно в глаза колет малейшей оплошностью и столько всего к каждому уроку учить велит, что уже и память, прежде такая цепкая, отказывает, стонет. Рот рвет зевотой, валит в сон.

Но больше всего угнетало юную послушницу даже не это… Что — уроки? Так, не беда, победушка. Главное горе ее был Тамир. Ох, какими редкими стали их встречи!

Встречались они теперь украдкой, в короткие утренние часы, когда ученик некроманта поднимался из казематов, а юной целительнице через пару оборотов на урок надо было собираться. Оттого и ласки их были торопливые, лихорадочные, только больше душу бередящие. Как хотелось хоть ночь провести вдвоем, до утра понежиться в объятиях, набраться от Тамира сил… Хоть бы Донатос на день куда уехал, дал передышку!

Но клятый колдун словно чувствовал, никуда из Цитадели уже месяц не высовывался, затаился, как паук. И если раньше Айлиша жаждала наступления весны, каждый день ожидая прихода голодника, то теперь эта пора страшила девушку пуще встречи с Ходящим. Ведь только чуть пригреет солнце, застучит звонкая капель, ее ненаглядный вместе с наставником начнет уезжать на погосты, и каждая разлука будет длиннее прежней, пока не настанет день, когда они не воротятся до самого урожайника.

С наступлением снежника свалилась на лекарку новая напасть. Сны. Тяжкие муторные, вытягивающие душу, мрачные.

И вроде не случалось в этих снах дурного, а на сердце, будто камень студеный ложился, и дышать становилось тяжело, и рвалась душа из тела от необъяснимой тоски. Сны были всегда одинаковыми, гнетущими и приходили к девушке по несколько раз за ночь.

А блазнилось всегда одно и то ж. Темная разрушенная Цитадель. В коридорах летает ветер, от сквозняков хлопают обвисшие на петлях двери, являя черные провалы пустых покоев. Ни учеников, ни креффов. Только холодная мрачная громада камня. Одинокая. Бесприютная. Покинутая. Айлиша торопится по скользким каменным плитам, занесенным снегом, но как ни хочет бежать, слабые ноги подкашиваются, не слушаются.

Она ищет, ищет людей, ищет того, у кого в комнатушке жарко бы горел очаг, с кем можно было скоротать долгую страшную Ночь. Но пусто в крепости. Обвалились местами высокие своды, оставив после себя лишь груды обломков. Только страшные тени по углам таятся. И хочет девушка закричать, спугнуть их, но воздуха в груди не хватает и вместо крика срывается с губ жалкое сипение. А тени подступают… Ветер рвет рубаху.

И вот когда кажется Айлише, будто она одна-одинешенька среди этих страшных угрюмых, забытых богами и людьми руин, девушка слышит надрывный жалобный плач. Так плачет младенец, брошенный без еды и воды.

Словно неведомые силы пробуждаются в слабом непослушном теле. Айлиша бежит, бежит по крутой лестнице. Одна стена вдоль ступенек обрушилась и если оступишься — полетишь прямиком в черную тьму. Но она бежит и ничего ей не страшно. Только этот плач. Безнадежный крик беспомощного существа, всеми брошенного, покинутого.

А через миг девушка оказывается в черном коридоре и мчится навстречу плачу, рвущемуся из-за тяжелой двери. И почему-то в груди уверенность: за дверью этой непременно окажется покой Бьерги — креффа некромантов.

Коченеющей рукой Айлиша толкает тяжелую створку, снова слышит надрывный детский плач, дверь распахивается и… на глазах у обезумевшей от бега и тоски целительницы покой колдуньи вместе с лежащим на лавке младенцем обрушивается вниз.

Девушка видит, как пропадает в черной пустоте кричащий комочек и, понимая, что не сможет выжить одна среди этой темноты и отчаяния, делает шаг и падает следом. Сердце подпрыгивает к горлу. Она просыпается на мокром от пота тюфяке, дрожащая, заплаканная, разбитая, трясущаяся от ужаса и необъяснимой боли.