Жнецы Страданий - Страница 47

* * *

Когда бесчувственное тело девушки — обмытое и переодетое — снова положили на чистые и сухие простыни. Майрико кивнула Ихтору:

— Наведи дремоту посильнее. Пусть до утра завтрашнего не очнется. Авось заспит все и не вспомнит никогда.

Целитель наклонился к послушнице и что-то зашептал ей на ухо. Через пару оборотов Айлиша улыбнулась, стала дышать спокойно и ровно, а на бледные щеки вернулся румянец. И только судорожные полу-вздохи полу-всхлипы, иногда вырывавшиеся из груди, выдавали пережитое. И вот через эти-то вздохи крефф вдруг расслышал тихое:

— Тамир…

— Ах вот кто… — горько покачал головой Ихтор.

Захотелось пойти и отыскать мальчишку. А потом долго и с упоением колотить, вбивая в глотку зубы. Пока кровью не захлебнется. Но в душе целитель понимал, что эта ярость неправильная, пустая. И не ярость вовсе, а так — обида, уязвленная гордость, что ему предпочли рыхлого дряблого паренька, ничего толком не умеющего и из себя не являющего. Поэтому крефф стиснул зубы, подавляя рвущееся из груди бешенство. За долгие годы службы в Цитадели он научился владеть собой и, по чести сказать, научился неплохо. И ныне эти умения, ой, как пригодились.

Бьерга смотрела на внутреннюю борьбу мужчины с затаенной настороженностью. Она видела, как одеревенела его спина, как застыл взгляд. Уж не надурил бы чего…

— Ихтор… — негромко позвала колдунья. — Охолонись. Он теля неразумное. А ты волчище матерый уже. Охолонись. Не тронь парня.

Мужчина коротко кивнул.

— Поклянись Ихтор, — тихо сказала Майрико. — Никто об этом проведать не должен. Дети они, глупые дети. С собой не совладали. Смирись, что не тебе досталась, смирись и забудь. Пусть идет, как идет. Отступись.

Крефф молчал. Только на щеках перекатывались желваки. Женщины правы. Можно из чрева вырвать новую жизнь, но вот любовь из сердца вырвать ни у кого не получится. Однако же молодость и глупость проходят. Как и первая любовь. Тамиру же скоро ехать с наставником по погостам, и пропадет он на целое лето. А юное сердце пылкое — горит жарко, но ведь и сгорает быстро. Рано или поздно, девке прискучит одиночество.

Поэтому Ихтор спустя несколько мгновений молчания сказал:

— Ни ей, ни ему зла не сделаю и языком впусте трепать не стану. Не дурак. Или на крови вам тут поклясться?

Колдунья отрицательно покачала головой и сказала только:

— Неси ее отсюда, пока спит, — и, шустро завернув в узел кровавые тряпки, направилась к двери, кинув на прощание обоим целителям:

— Не телитесь тут, не дай Хранители увидит кто. И еще. Майрико, хватит с ней возиться как кошке с приплодом. Коль наблудить смогла, значит и остальное все сможет. Держи в строгости. Нечего больше сопли подбирать. И, гляди у меня… чтоб каждое утро девка отвар пила.

* * *

Айлиша пришла в себя оттого, что куда-то плыла. В теле разлилась томительная слабость, а веки стали тяжелыми-тяжелыми. Девушке казалось, будто она качается в тесной лодочке по волнам неспешной речки Стеши, что петляла в лугах возле ее родной деревни. Вот только не слышно плеска волн, не доносится запах воды…

Когда же ученица Майрико разлепила глаза, то увидела близко-близко обезображенное лицо с пустой глазницей.

Ихтор!

— Что затряслась? — черноволосый целитель нес ее так легко, словно бы ноша ничего не весила. — Не нравлюсь?

— Я… я… — бессвязно залепетала выученица.

— Упала ты. Застудилась, видать. Да и краски пришли, — донесся откуда-то сбоку прохладный голос наставницы. — Хорошо я в коридоре тебя вовремя нашла, а то бы заиндевела вся на полу-то.

Приболела? Ах, да… Айлиша словно сквозь сон вспомнила, как кружилась с утра голова, как мучил тело озноб.

— Я на урок шла… — слабо попыталась оправдаться ученица.

— Меньше с босыми ногами шастать надо, — проворчал крефф и ускорил шаг.

Девушка хотела повиниться перед ним и Майрико, но тяжелый неодолимый сон обволок сознание, и она погрузилась в его вязкую пучину.

* * *

Бьерга, неся в руке тяжелое деревянное ведро с окровавленными тряпками, неспешно спускалась по крутой лестнице в темное протопленное царство сварливой Нурлисы.

Колдунья зашла в истопную, где яростно пылала печь, рассылая волны жара. В трубе ревел огонь, за каменной стеной в огромном чане грелась вода для мылен. Тут было хорошо. Всегда натоплено. Тихо. Некромантка надела на руку войлочную рукавицу, отодвинула в сторону дверцу и стала бросать в топку окровавленную ткань, проталкивала ее тяжелой кочергой подальше, глотая едкий, рвущийся прочь дым. Потом подбросила в печь еще пару поленьев и задвинула дверцу обратно, ощущая, как горит от яростного жара лицо.

— Что, кровососка проклятущая, — донесся из-за спины скрипучий голос обитательницы мрачного покоя. — Опять греховодничала?

— Отстань ты, — огрызнулась женщина. — Без того тошно.

На душе у колдуньи было муторно от совершенного. Одно дело поднимать покойников. И совсем другое превращать в покойников. Тем паче кого? Дитя невинное! Нет гаже, чем творить убийство нерожденного и обманывать его мать.

Нурлиса тем временем, словно чувствуя тяжкие мысли своей гости, подковыляла на кривых ногах поближе и опустилась на ларь возле стены:

— Опять дите травила, кошка блудливая? Это какому же по счету младенчику ты белый свет увидеть не дала, окаянная ты труповодка? — скрипела обличительница, перебирая кривыми пальцами ветхий передник.

— Нишкни, старая! — скривилась Бьрга. — Забыла сколько мне? Какие тебе младенчики?