Жнецы Страданий - Страница 32

Эти девушки стали для него дороже всех. Вот только одну он любил как сестру, а вторую… Вторую хотел зацеловать всю — от бровей, похожих на крылья ласточки до пальцев маленьких ног, которые, он знал, вечно зябли.

Невыносимо горько было парню видеть, как надрывалась в учении у Клесха Лесана. Ни единого доброго слова не говорил ей наставник, иначе как дурищей не звал, а уроки такие давал, что и здоровому мужику не стыдно было бы пощады запросить. Мыслимое ли дело, чтобы девка десять оборотов простояла неподвижно, держа в вытянутых руках лук тяжеленный? Или в любую погоду по двору бегала да прыгала, как коза, через ямы, утыканные острыми кольями? Грешно говорить, но радовался тогда Тамир, что его-то голубку ненаглядную наставница так не мучает. Не грубеют руки от меча, не проваливаются глаза от усталости. Да и учение девушке только в радость было — светилась она, как солнечный зайчик.

Стыдно вспомнить, но ведь ночь, когда он и Айлиша сидели, не смыкая глаз, над высеченной до беспамятства Лесаной, стала для юноши самой счастливой! Потому что провели они эту ночь только вдвоем, разговаривая, чтобы не уснуть, подбадривая друг друга, меняя окровавленные тряпицы с припарками. И, казалось, не было в этом мире больше никого, кроме их двоих да резких порывов ветра за окном. Вспоминать об этом было стыдно. Потому что не должна чужая боль приносить радости, но… так уж получилось. Оттого глодала совесть, до трухи перемалывая парня.

Как бы ему хотелось хоть раз побаловать девушек! Но не было в Цитадели баловства. И, хотя кормили сытно, о домашних разносолах приходилось только мечтать. А сладкого хотелось… уж даже ему — парню — и то нестерпимо! Киселя, хлеба с медом, ягод сушеных, хоть чего! А ведь мог бы, мог бы напечь и пряников, и сдобы, вот только на кухню не попасть. Донатос, как назло, ни разу не отослал ученика к кухарям, куда иных за малейшую провинность ссылали чистить котлы.

Тамир весь извелся, гадая, как извернуться и попасть в царство горшков и сковородок, а потом плюнул и перед праздником Листопадня нагло соврал старшей стряпухе, будто крефф отправил его к ней в помощники. Ночью же, начищая горшки и скобля полы, парень молился всем богам чтобы наставник его не хватился, чтобы никто из кухарей не нашел закиданную ветошью кадку с опарой, притулившуюся у печи, а стряпуха не обнаружила бы пропажу меры муки и нескольких яблок. Обошлось. Пирог вышел румяный, с золотистой корочкой. Не позабыли руки как тесто месить!

Ныне же таилось его чудо под скамьей, в углу смотровой площадки, что на Главной башне, дожидалось вечера. И хотя отец с матерью всю жизнь учили его, что воровство — грех, юноша, запустивший руки в кладовую, не дрогнув, утащил еще и горсть засахаренной клюквы.

Будет девкам сегодня праздник. И плевать, что в Цитадели не принято провожать лето и встречать осень. Все тут не по-людски. Пускай, что хочет говорит наставник, да только есть в году дни, которые надо встречать как предки завещали — по обычаям. Ну, а коли поймают их, все одно — накажут только зачинщика, а он за одну улыбку Айлиши готов хоть пять раз на седмице поротым быть.

* * *

Тамир зашел в комнатушку и застыл пораженный. Прекрасная девушка при свете лучины читала свиток. Тонкая рука с бьющейся жилкой, длинные пальцы, белая, будто сияющая кожа, тени от ресниц на щеках…

Красавица! Какая же она красавица!

Врет крефф. Не может быть, чтобы такая девка всю жизнь провозилась с больными и немощными! Не может такого быть, чтобы никто не назвал ее своей! Юноша сжал кулаки. Ну уж нет! Вопреки всему отучатся, отдадут Цитадели двухлетний долг служения и вернутся под родной кров, к родительскому очагу. И он сам — сам! — введет ее в свой дом, и ни один Ходящий в Ночи ему не будет страшен, и ничьего осуждения он не побоится! Никому не позволит обидеть! Зубами глотки рвать станет всякому, кто только попытается. Лишь бы набраться храбрости, открыть девушке свое сердце. Лишь бы не оттолкнула. Лишь бы любила.

— Айлиша, — негромко окликнул юноша.

Чтица встрепенулась и, увидев того, кто ее позвал, расцвела.

— Тамир! Ты уже от Донатоса вырвался?

— Я его сегодня не видел, — улыбнулся он. — Надысь неподалеку упырь бродил, крефф его второй день и ловит.

— Этот поймает, — убежденно сказала девушка. — От него ни живой, ни мертвый не уйдет.

— Да уж, — помрачнел собеседник, однако уже через миг лицо просветлело. — Ну его. Сегодня праздник, ты помнишь?

Она наморщила лоб, силясь вспомнить, какой Велик день выпадает на последние дни месяца плодовника, и тут же потрясено выдохнула:

— Листопадень! Я бы и не вспомнила…

— Совсем вы с Лесаной одичали тут, — он покачал головой. — Ничего, зато я вспомнил. Вечерять сегодня будем. Вот дождемся воительницу нашу и сядем тайком.

— А ежели поймают? Вон, Фебр с Лесанки глаз не сводит, как коршун следит. Мигом креффам донесет, — засомневалась Айлиша.

— Не поймают. Мы тихонько, после ужина, когда все спать улягутся, прокрадемся.

— Куда? — девичьи глаза загорелись любопытством. — Куда прокрадемся?

— А вот не скажу, — улыбнулся он и осторожно убрал с белого лба волнистую прядь. — Терпи до вечера, раз Велик день проморгала.

Целительница потупилась, а потом фыркнула:

— Больно надо!

Но он-то видел, как снедало ее любопытство. И становилось от этого весело.

— Скорей бы Лесана пришла, — вздохнула Айлиша и снова склонилась над свитком, пытаясь хоть как-то скоротать время и приблизить вечер.

Вот только лгала себе юная лекарка. Ей не хотелось возвращения подруги. В этот же миг девушка ужаснулась себе и своим мыслям. Неужто Лесана хоть раз мешала им? Нет. Не случалось такого. Мешать не мешала, а вот… лишней была.